Перебеги меня. Современная проза - Александр Цыганов
– Мы все, – кашляя, ответили ему.
– Хорошо, вон там стройтесь, – Махнув рукой, он отвернулся к школе.
Пошли строиться, но вдруг одна девочка воскликнула:
– Смотрите! Вон там, на первом этаже! – все развернулись. – Вон там, она показала.
В одном из кабинетов кто-то изнутри открывал окно, дёргал фрамугу, но ему мешала краска, склеившая рамы окна между собой.
– Виталий Николаич! – заорал Понч и бросился к окну. Хорь метнулся за ним, следом ещё кто-то. – Подсадите! – бросил Рысаков ребятам, и те, забыв о его габаритах, подкинули почти до самого окна, за которым назад, в дым метнулись тени…
Анатолий сначала кулаком, а потом ногой вышиб раму с присохшей краской и кошкой заскочил на подоконник:
– Кто здесь? – крикнул он в дым.
– «Первфый „а“, кхе-кхе»… – ответили ему. – Нас много, 32, многие лежат на полу.
– Сейчас! – Понч спрыгнул вовнутрь, на подоконник с улицы залез Вовка Хорьков:
– Понч, стой! – он тоже спрыгнул в класс и схватил Анатолия за пиджак, – Я не смогу пересадить их на улицу. Всех – точно нет, но я могу их до окна довести, – он указал на марлевую маску, которую единственный догадался намочить меловой водой из ведра.
– Давай! – Рысаков в охапку взял первую пару попавшихся первоклассников и потащил к окошку. Перекинул сначала, одного, потом второго, – Ловите!
– Ловим! – ответили снизу.
Хорь притащил еще двоих. Понч сел на подоконник верхом, левой ногой зацепившись за батарею… и подавал приведённых и принесенных ему Вовкой и учительницей детей.
– Всех считайте! – говорил внизу физрук, – Сколько всего, Толя?
– Тридцать два и учительница, и Хорьков.
– Ясно… Несите их к забору, на траву, к забору. Пусть сидят, дышат.
– Я всё… не могу… – Вовка, шатаясь подвел за руку одну девочку. Рысаков передал вниз сначала её, потом Вовку:
– Сколько еще? – спросил.
– Троих не хватает. И учительница… – Понч побежал в дым…
Трое учеников с учителем спрятались под партой первого ряда, он выволок их – двое могли стоять и пошли, схватив Анатолия за карманы брюк. Третью он нес в руках.
– Идите, я подожду… – сказала учительница…
Так же, как остальных, он перекатил учеников во двор, снова ушёл в дым…
– Сейчас я… сама… – сказала учительница, но он даже слушать её не стал, как первоклассника схватил на руки и понёс, передал в низ, а потом слез сам, дёрнув за собой фрамугу окна.
Его слегка пошатывало, сильно слезились глаза и немели кончики пальцев.
– Его тоже на траву! – распорядился Виталий Николаевич, – Молодец, Толя!
Приехало три пожарных расчета и четыре машины скорой. К сидящему Рысакову подошла какая-то маленькая девочка из его класса, сейчас он даже не смог вспомнить, как её зовут, наклонилась и протянула намоченный носовой платок:
– Спасибо, Пончик, – ласково сказала она, – На, лицо вытри.
***
В конце восьмого класса все вдруг заметили, что Анатолий изменился. Он совершенно перестал казаться «толстым» или даже «полноватым», перестал быть другим, став просто своим – необычным и естественным «Пончем»…
То, чего не купишь
В толпе людей, посреди Невского проспекта я резко остановился. Люди культурно меня обходили, некоторые извинялись, а я не сразу понял, что же меня остановило. Такого чувства я прежде не испытывал, я даже не предполагал, что оно существует: одновременно похожее и на запах, и на вкус, и на цвет. Еще оно было похоже на чувство какого-то узнавания и немного кружило голову.
Я поднял глаза. Рядом, шагах в десяти, остановился другой человек, при виде которого всё моё существо как-то подобралось, окружающее вообще перестало иметь хоть малейший смысл: пропали звуки, цвета, словно весь мир сместился в один небольшой силуэт впереди, зависший в неожиданной пустоте.
В то время, как он оборачивался, я медленно и с опаской стал подходить, пока мы не оказались лицом к лицу.
Это была девушка в длинном светло-зелёном пальто с неизменным питерским шарфиком с котиками. Мы встали слишком близко, так как тоже успела сделать шаг вперёд. Она казалась небольшой и миниатюрно-хрупкой, хотя я точно видел, что это совершенно не так. Под определённым углом зрения она переливалась перламутром и превращалась в нечто необычайно прекрасное..
– Я думала, что таких как я больше нет… – в каком-то полусне пробормотала она и поднесла ладонь к моему лицу, – Сними… – я кивнул и снял очки.
– А у тебя глаза – самые обычные, – невпопад ответил и ощутил, что смущён.
– Это линзы, – она дотронулась другой рукой до своей щеки, и всё-таки прикоснулась ко мне, – Откуда ты взялся?
– Прилетел в гости, – пожал я плечами и решил представиться, – Юрий…
– А по нашему как? Ты сам прилетел? – я усмехнулся:
– Юджин Лонг Ня… но это прозвище, скорее. А ты? Конечно на самолёте, – ответил я и на второй вопрос, надевая очки.
Она задумалась над чем-то своим, немного отодвигаясь, но хватая при этом меня за рукав, вероятно, чтобы я неожиданно не испарился, невпопад сказала, путая слова:
– Длинное, старое… А я просто Таня… Тингрин. Я всегда здесь жила…
– Парень есть? Дети? – прямо спросил я, на что она кивнула:
– Муж… Но я полагаю, больше уже нет, да? – я молча поклонился, так как знал, что впечатление и это чувство уже не уйдут никогда.
– У тебя? – она отвернулась, продолжая меня держать.
– Нет. Была.
Окружающий мир вернулся на свои места:
– Пойдём, а то долго стоим. Можно? – я положил её руку себе на локоть, и мы пошли неизвестно куда – просто идти среди людей, древних фасадов, забредая в разные дворики. Пока мы говорили не очень много, казалось, времени наговориться у нас будет бесконечно много. В каком-то смысле, это так и было.
– Юрий, а ты встречал ещё нас? Таких вот, как… Я никогда. – она странно на меня покосилась. Я задумался:
– Очень давно… Только одного.
– Как давно? – она остановилась, будто оса зависла в воздухе, ожидая ответа.
Я отнял её руку, взял за плечи и внимательно на неё посмотрел, пытаясь разделить внешнее – то, что видел и то, что чувствовал:
– А сколько тебе лет, Таня? Я понимаю, такие вопросы не задают, тем более при первой встрече, но… выглядишь на 20—22…
– Точно не задают! – рассмеялась, – Мне 25. Но это ведь только начало, так?
– Точно, – мы снова куда-то пошли, – А так, дай угадаю: детский дом, интернат, приёмная семья?
– Нет, приёмной семьи не было. А у тебя?
– У меня была… Только детских домов тогда ещё не было, были приюты при религиозных общинах и школах.
Татьяна задумалась:
– Ох, это как же далеко тебя занесло! – обогнала меня на шаг и с силой дёрнула за собой, – А тебе сколько годиков, Юджин?
– Другому бы руку оторвала, – я деланно посмотрел под ноги, чуть ли не пришаркивая, – Много.
– Ну? – она не отступила, – Я же вижу, что много, но не могу точно определить, ты то всплываешь, то выглядишь как… как все. Когда «всплываешь», это меня завораживает… Ну? Сто? Может, 300?
– Умножь где-то на семнадцать… – она замолчала.
Большую часть пути она смотрела на меня почти не отрываясь, полагаю, что точно также «поедал» её глазами и я. Это было похоже на близкую встречу двух родственников, которые прежде жили далеко друг от друга, но постоянно переписывались, не оставляя другого в неведении относительно собственной жизни.
– Ты так смотришь, как будто хочешь меня взглядом сжечь, – я взял её ладонь, – Такая горячая!
– У тебя тоже, – Таня сжала мою руку в своей, – Я ведь и по настоящему могу сжечь…
Я скептически хмыкнул, но вежливо согласился:
– Не сомневаюсь. Можешь.
– Да нет, вряд ли, – по наклону головы я понял, что она использует то же искажённое зрение, что и я, – Не смогу.
– Не сможешь, – с этим я тоже согласился, немножко её разозлив:
– Ну, хватит «поддакивать»! Пошли куда-нибудь…
На такси мы доехали до залива, подальше от людей. Конечно, человеческое присутствие ощущалось и здесь – в банках, каких-то торчащих из воды сваях, выброшенных на берег
